Та война была для всех одна и для каждого — своя. В этом рассказе хочу вспомнить близких мне людей.
Сейчас о войне мы знаем даже больше, чем в советские годы, — открылись архивы, стали доступны документы, еще недавно засекреченные. А ветеранов сегодня остались единицы. В былые годы они не любили говорить о войне и уже тем более бахвалиться подвигами и наградами. Была у них лишь одна льгота — на День Победы колхоз выделял каждому по пять рублей. Выпить любили многие из них, что пошло, наверное, с «наркомовских» ста граммов на фронте. Собирались обычно в саду у Данила Михайловича Земцова, где за картами и выпивкой давали волю эмоциям. А потом снова, как все, работали от зари до зари, и не было у них, как сейчас выражаются, синдромов и комплексов — не до того было тогда. Среди тех, кто собирался в том саду, был и мой дядя по матери Иван Яковлевич Щепетнов.
Войну он встретил в Бессарабии под самый конец срочной службы. В первый же месяц попал в окружение. Пригодилась крестьянская смекалка. Выпросив у местных косу и грабли и надев какие-то лохмотья, вышел к своим. И тут же угодил в фильтрационный лагерь в городе Острогожск Воронежской области, где проходили проверки побывавшие в плену или в окружении. Там хотя и проверяли с пристрастием, но письма домой отправлять разрешали. Мать Ивана, узнав, где он находится, отравилась к сыну пешком. Ни о каком свидании речи и не шло — когда вчерашних окруженцев вели на работы, увидела сына и только и успела кинуть узелок с харчами.
Никакой вины за Иваном Щепетновым не сыскалось — пройдя долгую проверку, дядя попал в Сталинград. Воевал в районе Тракторного завода. Во время очередного боя рядом взорвался снаряд — товарища убило, дяде оторвало руку. Ему повезло: успели быстро перевязать и переправить на левый берег. В тыловом госпитале и закончилась для него война.
Вернувшись с нее, дядя вроде бы был инвалидом, но таковым себя никогда не считал — физически очень сильный, сам построил дом. Всю жизнь проработал бригадиром в родном хуторе Хоперовском. В своем колхозе пользовался уважением. Старожилы еще помнят этого большого человека с пустым рукавом в кармане по прозвищу Иван Труба, потому как часто повторял присказку «Труба дело!» Еще запомнился доставшийся ему в госпитале офицерский мундир, в котором он долго ходил после войны.
Мой дядя по отцу Иван Васильевич Климов призвался на войну в семнадцать лет, в 1941-м приписав себе лишний год, как и многие рвавшиеся на фронт по сути еще мальчишки. После непродолжительной подготовки в Сталинграде этих мальчишек перебросили на передний край в составе 102-й танковой бригады. Отец Ивана, как-то проведав, что эшелон с танкистами будет проходить через Новохоперск, выпросил в колхозе лошадь и срочно поехал на железнодорожную станцию в надежде повидаться с сыном. Но напрасно отец, ничего не разузнав от железнодорожников, всматривался во все подряд пролетавшие мимо теплушки и платформы — свидеться с сыном было не суждено.
Пришло извещение, что красноармеец Иван Климов пропал без вести. В хуторе бывали случаи, когда приходили похоронки, а люди возвращались живыми. Родители Ивана тоже надеялись на чудо, но его не произошло. В Добринском военкомате Ивана каким-то образом оформили погибшим, объяснив родителям, что так будет лучше — по потере кормильца им начислили двенадцатирублевую пенсию (родственникам пропавших без вести пенсии не полагались).
Как стало известно уже в наше время, часть, где служил Иван, была разгромлена — выжившие бойцы оказались в окружении, в июле 1942-го под Воронежем дядя попал в плен. Вместе с тысячами других военнопленных дядю содержали в шталаге 326 — стационарном лагере для солдат на западе Германии, у границы с Данией. В персональную карту военнопленного Ивана Климова педантичные немцы аккуратно вписали сведения о родителях, месте жительства, цвет волос и рост, сняли отпечаток указательного пальца и проставили другие отметки — предназначен для тяжелых работ, категорически запрещено общение с немецкими женщинами. Заключенные из лагеря трудились на рудниках Рурской области — центра германской промышленности.
Голод, антисанитария, болезни, постоянные издевательства и наказания со стороны охранников — немцев и полицаев-украинцев. Нацисты действие Женевской конвенции на советских пленных не распространяли — их содержали в нечеловеческих условиях, не всегда находилось место в бараках — чтобы выжить, прятались от холода в вырытых в земле ямах, летом ели листву и кору деревьев, а сырая свекла и картофельные очистки были настоящим лакомством.
В апреле 1945-го лагерь освободили наши союзники — американские танкисты, и вышедшие на свободу военнопленные, у которых еще оставались силы, начали хоронить своих товарищей. Сегодня в длинных рядах могил шталага 326 числятся похороненными более 65 тысяч человек. Среди них и мой дядя Иван, не доживший до Победы четыре месяца и 25 дней. Вот так по-разному сложились судьбы двух тёзок, двух дорогих мне людей.
Николай КЛИМОВ,
хутор Беспаловский.
НА СНИМКАХ: Иван Щепетнов после войны (фото сделано для Доски почета тогдашнего Добринского района); персональная карта военнопленного шталага 326 Ивана Климова.
