Писать о судьбах людских всегда сложно. Потому как можно задеть за больное. Наподобие того, как в примере с Валентиной Мусиной из хутора Беспаловского, упомянутой в материале «Папа есть, но его — нет?» Факт документального отсутствия отца в графе свидетельства о рождении по вине нашей бюрократической машины стал для нее личной болью. Женщина увидела некое сравнение своей матери, честной и порядочной труженицы той жестокой поры с легким поведением, хитростью и приспособлением нынешних горе-мамаш, рискующих оставить своих детей без отцов. И эта публикация — стремление еще раз напомнить о важности сокровенных и личных данных нашей биографии, недопустимости тут никакой халатности, равнодушия, нежелания и личных мнений. Так как с этим человеку жить долгие годы.
Говоря о войне, тысячах не вернувшихся с фронта наших земляков, мы редко касаемся тех, кто остался без сына, мужа, отца, брата, без любимого или близкого человека, который был зачастую единственной опорой и поддержкой, особенно для детей, и без которого их детство превращалось в сплошную нужду, насмешки сверстников и жизненные трудности, и конца иногда не было совсем.
— Родилась я не вовремя и некстати, — с грустью говорит о себе Валентина Евстафьевна. — Отца своего я не знала совсем — он был призван на фронт в начале войны. Затем в 44-м году вернулся домой по ранению. Восстановился быстро и, будучи хорошим механизатором, пригодился здесь. Ему дали бронь, он стал трудиться в Забурдяевской МТС. Кроме работы в поле и на ферме, обучал своему делу подростков и женщин, преподавал теорию и вождение трактора.
Все терпел вчерашний солдат, кроме похоронок, которые так и сыпались на окрестные хутора с завидным постоянством. Не смог выдержать Евстафий Прокофьевич этого потока горя и слез и уже в феврале 1945 года, уговорив или упросив начальство, ушел на фронт. А через два месяца погиб в Польше. Пожалевший десятки других детей, не знал солдат, что собственное, еще не рожденное дитя гибелью своей обрек на лишения и трудности. Его любимая Ульяна, с которой он, к сожалению, не был зарегистрирован, осталась, неграмотная, в х. Лунинском с двумя детишками, да еще на сносях третьим. До сих пор живет Валентина Евстафьевна в том трудном времени, которое не отпускает цепкая память. «Ох и хлебнули мы нужды»,— повторяет она.
Записали маленькую Валю на мамину фамилию, которая стала для нее подобием клейма. Уже в пять лет еще не совсем понятные, но обидные по тону слова «безотцовщина» и «найденыш» мог бросить в ее сторону любой.
Никаких пособий как жена погибшего мать Валентины не получала. Большого голода не было, но нужда и бедность одолевали постоянно. Поэтому Ульяна Алексеевна дни напролет работала в колхозе. Не хватало времени даже на то, чтобы заготовить корм для домашней живности, дрова на зиму. Бывало, стены промерзали в стужу, к детишкам на печи прижимались принесенные со скотного база ягнята да козлята. А тут еще досаждали клопы, облюбовавшие деревянную кровать. Особенно сложно было у детей с одежонкой. По теплу бегали босиком и кто в чем. В первый класс Валюшка пришла босиком и в нижней мужской рубахе, которую подарил ей дядя Калин Макарович. Портфелем была сумка, сшитая матерью из старой наволочки. В Беспаловскую семилетку Валентина уже ходила в пальто — правда, в мужском. Оно стоило дешевле. Свою одежку девочка постоянно путала с пальто одноклассника.
После школы легче не стало. Дядя по отцу определил девчонку в доярки. О работе на ферме в конце 50-х моя собеседница вспоминала, невесело вздыхая. В коровниках не было полов, электричества, воды. Нужно было не только доить, но и кормить коров, гонять на водопой, выхаживать телят. Дойка проходила на улице. От холода мерзли руки, их отогревали в коровьем паху, подмерзало даже молоко в подойниках…
Слушая исповедь о послевоенном сиротском детстве, да и о жизни вообще, в которой вроде было все, кроме истинного счастья, несложно было уловить тот надлом в судьбе, сделанный войной в ее душе. И нужно-то ей совсем немного: чтобы кто-то понял, проникся мыслью, что действительно рядом человек, пострадавший и обделенный, хлебнувший горечи по причинам несправедливым и нелепым, как и сама война. Ведь так оно и было. У других папка пришел живой, и они счастливы и сыты. А в нашем доме похоронка, нужда и непонимание. Так и старались сытые не замечать и сторониться обделенных.
Простенький монтаж на фотографии, который сделала моя собеседница, соединяет дочь и отца. Здесь они вместе, хотя никогда не видели друг друга. Но в свидетельстве о рождении уже немолодой женщины лишь имя солдата. К стыду нашей системы, установить факт отцовства далеко не просто. Хоть ни на какие льготы пенсионерка не рассчитывает.
Вот такие судьбы, к сожалению, далеко не единичны. Только у нас в городе и районе с фронта не вернулись 12 тысяч мужчин, а их ждали, на них надеялись. Вот потому есть у Валентины жгучая ненависть к войне. Даже стихи написала моя собеседница, в которых строки о том, чтобы не было расставаний матерей с детьми, горьких сирот, а страх и боль исчезли навсегда. Прямо как в известной песне: « Ах, война, что ты сделала, подлая…»
